Денис Романцов поговорил с Василием Уткиным.

- В субботу утром у тебя было ощущение, что началась новая жизнь?
– В пятницу я уволился, так что не скрою – в субботу утром у меня было похмелье. Я был за городом, попарился в бане, вышел на снежок. В деревне – в момент, когда за оттепелью случился снегопад – непредсказуемо скользко. А я как раз купил собаке новый поводок и пошел с ней погулять. Проклял всё.

- Упал?
– И не один раз, я еще как дурак в валенках пошел. Без кошек, которые надевают, чтоб не скользить, на улице было оставаться бессмысленно. Чем-то моя прогулка напоминала ранние фильмы Чарли Чаплина.

- То есть ты сейчас живешь в отпускном режиме?
– Фактически да. Какие-то отступные мне заплатили, так что деньги у меня, слава богу, пока водятся. Но я уже знаю, когда закончится этот отпуск.

- Есть определенность с новой работой?
– Нет, я просто знаю, когда закончатся деньги.

- Когда ты перестал уезжать отдыхать в другие города?
– Когда купил дом, я очень люблю там бывать, там красиво.Загородный дом – уютное, обжитое пространство. К тому же в этом доме произошли важные семейные события. Папы в нем не стало.

Московская квартира не стала для меня таким же пространством. Я ее продал, расплатился с долгами и еще немножко осталось на жизнь (правда, новую машину уже не куплю). Сейчас переезжаю и удивляюсь, сколько хлама я там накопил.

- Ты планируешь работать на Евро-2016?
– Есть пять предложений по кабакам, но, конечно же, я очень хочу работать на самом турнире, хотя это совершенно точно принесет меньше денег, чем работа по кабакам.

- Ты принял предложение Шнура?
– Я еду в воскресенье в Питер. Он хочет, чтобы я вышел с ними на сцену. Он даже называл мой инструмент – тамбурин.

- Ты пел когда-нибудь со сцены?
– Конечно, на паре «Новогодних огоньков», на церемонии «Тэфи», но был и случай, когда я очканул. На прощальном матче Тихонова в «Лужниках» я должен был спеть: «На трибунах становится тише, до свидания, наш ласковый Тиша». Я сказал, что не моя октава. У меня есть музыкальный слух, но, наверно, для «Лужников» я пока не созрел.

***
- Ты появлялся в кадре, когда работал в программе «Политбюро»?
– Редко. Сначала я просто письма читал – их тогда мешками присылали. Иногда приходили письма в стихах. До сих пор помню письмо одной женщины Александру Любимову: «Я приехала с дачи, телевизор включила. И конец передачи твоей получила». Видно, что женщина владела словом.

- А зачем ты все это читал?
– Не было же интернета, а в письмах могли быть потенциально интересные для программы истории. Попадались, конечно, люди абсолютно сумасшедшие. Году в 1992-м приехал человек с пронзительными глазами, я бы сказал – со взглядом сенбернара. Кажется: человек все уже пережил. Он рассказал душераздирающую историю: работал в милиции в городе Карабаш Челябинской области, вел расследование, но попал, по его словам, под серьезную раздачу, и ему не давали работать. Выглядел он одновременно достойно и жалко: доставал, например, завернутый в бумажку кусочек хлеба, яблочки. Хотелось ему помочь. Стали разбираться: выяснилось, что он из другого города, не из Карабаша, и был комиссован по психушке.

Еще в редакцию приходил человек, избегавший рукопожатий: «Нет-нет, я по-восточному». Я так и не понял, что это значит. Тот человек считал: чтобы вырастить новое поколение, нужно создать специальный интернат, полностью отгороженный от внешних влияний. У меня все-таки педагогическое образование, так что я спросил: «Если люди будут от всего отгорожены, как они потом попадут в нормальную жизнь?»

- А он?
– Он встал и ушел. К сожалению, я не могу проверить, удался ли ему этот проект. Если его интернат отгорожен от мира, то мы о нем ничего не знаем.

- Чем еще ты занимался в проектах «Взгляда»?
– Встречал гостей. Наша студия была похожа на задворки циркового запасника – там, например, стоял барабан «Поля чудес». Пришел как-то вице-премьер Сергей Шахрай, участвовавший в подготовке новой конституции, с дико пафосным помощником. Перед программой Шахрай листал какие-то бумаги перед барабаном, а его помощник говорил: «Теперь скажут, что на барабане «Поля чудес» готовили новую конституцию».

А однажды пришел маршал Шапошников, последний министр обороны Советского Союза, и рассказал феноменальный анекдот: «Поймал Иванушка-дурачок золотую рыбку. «Отпусти, любое желание исполню». Первое, что пришло в голову дурачку: «Можешь сделать, чтобы у меня был самый большой хрен в мире?» – «Отпускай и считай до трех». Иванушка отпустил, посчитал. Желание исполнилось, но ноги стали маленькие – сантиметров по десять. «Рыбка, как же так?!» – «Это потому, Иванушка, что задачи надо ставить конкретно». Я уж не знаю, сам ли маршал Шапошников придумал этот анекдот, но без предыстории я его никогда не рассказываю.

- Про что был твой первый сюжет?
– Про конфликт в российском хоккее, руководимом тогда Владимиром Петровым. Была борьба за власть, в ней фигурировал Отари Квантришвили. Мне дали этот сюжет, потому что у него не было точной даты выхода в эфир. Он мог полежать как запасной. Но так, как он был запасной, его должным образом не отсмотрели, а я по молодости довольно резко прошелся по Квантришвили. И надо же такому случиться – в субботу вечером, когда вышел мой сюжет, сын ведущего нашей программы Саши Политковского долго возвращался домой, непонятно где был (мобильных еще не было). Подняли на уши всю Москву. Безумие.

Мне потом за это влетело. Я отвечал: «Сюжет же три недели лежал – могли бы проверить его». От меня отстали. А сын Саши тогда просто загулял с друзьями. Найти его было невозможно. Четыре часа где-то бродил и даже не думал, что перепуганные родители видели его в своих мыслях привязанным к батарее.

- В октябре 1993-го ты делал в Белом доме интервью с вице-президентом Руцким.
– Был один из первых дней, там еще свет не выключили. Оператор Игорь Михайлов в тот день сильно простудился и реально валялся в кресле. Нам сказали: интервью будет после выступления Руцкого на съезде. Мы сидели и ждали. Послышался топот: открылась дверь и ввалилось человек пятнадцать здоровых ребят, окружавших Руцкого. Один как бы заблокировал меня, а другой – маленького оператора Игоря, лежавшего почти без сознания. Во время интервью Руцкой достал из кармана что-то похожее на кошелек с двумя переключателями и стал ходить по комнате: «Видите? Здесь все прослушивается».

В день штурма Белого дома я дежурил в Конституционном суде. Приехал Кирсан Илюмжинов, пытавшийся быть миротворцем. Мы записали интервью и, пока оператор-австралиец снимал с Илюмжинова петлю, он спросил меня: «Вы сами-то как думаете, чем все это кончится?» А мне двадцать один год был: «Я думаю, это кирдык». Но, как оказалось, кирдык может наступать очень долго.

- Судя по твоим высказываниям на «Эхе» во время двадцатой годовщины расстрела Белого дома, ты был не на стороне тех, кто там заседал в 1993-м.
– Я не могу сказать, на чьей я был стороне. Сейчас-то мы знаем гораздо больше, чем в 1993-м. Но люди тогда в Белом доме собрались малосимпатичные. За то время, что продолжалась условная блокада здания, я там был раза три и я не знаю, кому понравились бы люди, проходившие по коридору. Они потом бежали по улице вместе с генералом Баркашовым, брали телецентр и прочее. Развязка этой истории меня не удивила, но меня напугал масштаб.

- Внутри Белого дома тебе было страшно?
– Нет, тогда было понятно, что ничего не произойдет. Да ничего бы и не произошло, если б они не вырвались и не ломанулись к телецентру.

- Узнаваемым ты стал уже тогда?
– Нет, мой первый сюжет вышел ранней весной, а после октябрьских событий программу «Политбюро» закрыли.

- Из-за чего?
– В день штурма Белого дома Любимов и Политковский сказали: никуда не надо выходить, не надо никого защищать, это не особо ваше дело – пересказываю в вольной форме.

- С Илюмжиновым ты с тех пор встречался?
– Целенаправленно – нет. Но один раз я был на футболе в Элисте. Приехал туда на свадьбу друга.

- Ведущим или гостем?
– Сразу и не поймешь. Как в песне поется: «Друг отца моего друга». Помню, что ехали туда на машине – фантастика: не могу представить, чтоб я сейчас махнул в Элисту на машине да еще одним днем.

- Как вышло, что ты стал вести не только «Футбольный клуб», но и мероприятия?
– Сначала друзья звали провести что-то связанное со спортом, потом – крутые концерты. И, конечно же, всегда звали на День нефтяника. Первые выходные сентября. Каждый год. А летом – День металлурга, на него звали через раз. В один из дней металлурга позвонил мне директор Володи Преснякова: «Срочно надо ехать поездом в Вологду. Два гонорара». Я подумал: откуда в Вологде металлурги? Оказалось, отмечали 35-летие «Динамо» Вологда. Сумасшедший концерт. Матч звезд эстрады с местными ветеранами. Незабываемый день. Евгений Кемеровский, который пел «Братва, не стреляйте друг в друга», нажил в моем лице врага на всю жизнь.

- Почему?
– Приехали пожилые артисты – ну, как пожилые, там Пьер Нарцисс более-менее бегал, а остальные не очень. Против них вышли такие жилистые ветераны, в среднем – помоложе артистов, им, наверно, перед этой игрой специально недели две не давали выпивать. К пятнадцатой минуте ветераны вели 3:0. Что делать? Я начал сам производить замены в команде вологодских ветеранов, гнобил в микрофон судью, кричал о гостеприимстве. Зрителям это понравилось и они начали болеть за артистов. Юра Давыдов забил пенальти – 3:1, потом чудом заковыряли второй. Я поменял у вологодцев вратаря на полевого игрока, а счет все равно 3:2 и время заканчивается. Говорю судье: «Вы упустили важный момент – не показали, сколько времени добавлено». Выхожу к полю и поднимаю цифру 7. После этого Пьер Нарцисс оказался с мячом в штрафной и я крикнул в микрофон: «Немедленно падай!» Нарцисс упал, я – судье: «Это артист! Надо оценить». Поставили на точку, и этот... Кемеровский, первый раз в жизни игравший за команду артистов, почему-то оказался в тот момент на поле и пошел бить пенальти.
Промахнулся.

- Что потом?
– Я подумал: гад какой, весь вечер мне испортил. Кстати, на той игре был Юрий Александрович Севидов, одно время тренировавший вологодское «Динамо». А потом был концерт.

У меня есть друг, много лет занимается шоу-бизнесом. Я ему говорил: «Тут же не на чем деньги спереть. Сколько стоят артисты все знают, логистика переезда понятна. На чем зарабатываешь?» – «Есть два способа. Первый – шарики. Когда выпускают много шариков, смотрится красиво, но никто ж не знает, сколько шариков улетело. Второй и главный – это салют. По той же причине». Так вот, в честь 35-летия вологодского «Динамо» я видел один из самых крутых салютов в своей жизни. На деньги, потраченные на салют, вологодское «Динамо» совершенно точно можно было вывести в премьер-лигу. Салют круче я видел только один раз.

- Где?
– На китайский Новый год в Гонконге, над заливом. Там играла наша сборная.

- В сборной лиги Гонконга играл русский вратарь.
– Да, Виктор Дербунов. Как ни странно, я его помню по чемпионату СССР. В «Динамо» по очереди играли Уваров и Прудников, а тут в заявке неожиданно возник молодой третий вратарь – Дербунов. Потом он даже сыграл в Тбилиси. В Гонконге мы с ним разговорились. Он рассказал душещипательную историю. Матч в Тбилиси стал для него первым и последним в высшей лиге СССР. Это был единственный шанс для молодого вратаря. И надо же такому случиться, что его команда этот матч сдавала. Я этого не утверждаю, но эту легенду мне потом подтверждали. Вот как судьба-то распорядилась.

Кстати, ты писал про парня, который поиграл на всех континентах, а Дербунов после «Динамо» играл в Мексике, Гонконге, Югославии и Украине.

- Первый матч, на который ты полетел со сборной России?
– Первый матч Югославии после снятия санкций. 1995 год. Стадион «Маракана» битком, очень дружелюбная атмосфера. Сам Белград – своеобразное зрелище: красиво, вкусно, но практически нет бензина, очень мало машин, напоминало Москву семидесятых. Бесконечное количество пришвартованных катеров на реке Саве – плавать им было не на чем.

А первый раз со сборной от «Футбольного клуба» полетел Дима Федоров. В Шотландию.

- У него тогда очень лиричный сюжет вышел, на фоне шотландских пейзажей.
– Да, тогда еще мы не умели быть настолько циничными. Старались быть трогательными.

- Ты общался с Романцевым во время поездок со сборной?
– С Романцевым всегда были сложные отношения. Тогда уже начиналась его ипохондрия, впоследствии всем заметная. Мы общались нормально, как журналист с тренером, но не душевно. Это потом уже... Мы с ним даже целовались однажды.

- С Романцевым?
– Да. «Спартак» играл с «Зенитом» в «Лужниках» на Пасху, а я комментировал. Мы с ним встретились и поцеловались, как нормальные взрослые русские люди.

- В сборной второй половины девяностых у тебя было несколько друзей – Радимов, например. От чего это зависело – с кем из игроков ты дружил, а с кем не очень?
– А у меня со всеми были ровные отношения. Самые худшие отношения были с Карпиным.

- Почему?
– Он был очень ершистым. Был и есть. Просто тогда журналистом, которого он воспитывал, был я. Перед стыковыми матчами ЧМ-98 с Италией я ездил в Виго на интервью с Мостовым. С Карпиным я тогда даже не поздоровался.

- То есть вы еще раньше поссорились?
– Слушай, ну мы оба заводные. Тогда не срослось, зато потом срослось прекрасно.

А вот разговаривать с Мостовым было мукой. Он самый выдающийся российский талант, страшный фанат здоровья, практически не пьет, но мало чем интересуется за пределами своей персоны.

- Ты как-то способствовал приходу Карпина в «Спартак» в 2008-м. Как именно?
– Я просто давно вбил себе в голову, что Карпин будет хорошим тренером. Я позвонил ему, наши отношения к тому моменту нормализовались, потому что у нас были близкие общие друзья, например, Дима Хохлов (вот тоже, кстати, золотой человек!) и сказал: «Я чувствую по всему, что, наверно, тебя скоро позовут». Когда прилетел Карпин, был день рождения Рыжего, нашего всеобщего друга – Андрея Григорьева-Аполлонова. У нас был совместный ланч с Валерием, после чего он должен был ехать к Федуну. Но в тот раз встреча не состоялась, Карпин улетел. Но я действительно считал, что Карпин в «Спартаке» – это очень правильный ход и готов был оказать этому любую поддержку.

- Почему ты считал, что Карпин будет хорошим тренером?
– Возьми Романцева. Он выводил «Спартак» в полуфиналы всех еврокубков, побеждал «Реал» в Мадриде с такими игроками, как Олег Иванов и Валерий Попович. А каким он был игроком? Говорят, это был самый деревянный игрок в «Спартаке». Тренером становится тот, кому не дано сыграть так, как он хочет. Он понимает, как надо, но играть так не может. Карпин – это футболист, который всегда себя превозмогал, ему от природы дано очень мало. Я раз пять слышал от тренеров, что в молодости он был «ни с чем пирожок» – а каким игроком стал! Какая карьера в Испании! В 35 лет возил Роберто Карлоса за милую душу. Поэтому я думал, что он не уймется.

А Мостовому все дано от природы. Если он станет тренером, то не будет понимать, почему остальные не могут играть, как он.

- Какие у тебя воспоминания от общения с Андреем Шевченко?
– Благодаря Шевченко я до сих пор прекрасно ориентируюсь в Милане. В 1999 году я провел там с ним неделю. Мы ужинали с Адриано Галлиани. Очень маленький ресторанчик, куда любили заходить игроки «Милана». Пришел Галлиани и сел с нами – у него тоже, кстати, прекрасный взгляд сенбернара. Я даже научился понимать итальянский, Шева его очень быстро выучил – итальянский по мелодике похож на украинский. Еще Шева тогда показал на 21-летнего малоизвестного Гаттузо: «Смотри, он станет лучшим опорником мира». Я спросил: «Вы в Грузии его, что ли, нашли?»

У «Интера» тогда не было базы – сарай и три поля, а Миланелло – это парк. Прудик, павлины. Кормили как в неброском итальянском ресторане – с самыми вкусными в мире колбасой и ризотто. Я дождался Шеву после тренировки, потому что он обещал покатать меня на своем порше. Выходим: в ряд стоят очень хорошие машины, например, феррари Роберто Айялы и вдруг бац, среди них – фольксваген поло. Я спросил: «Это массажиста, что ли?» – «Нет, – сказал Шева, – это Аббьяти. Вратарь...»

Покататься на порше Шевы я согласился из вежливости, потому что я и в лучшие годы влезал в порше с трудом. Мы едем, Шева спрашивает: «Ты ничего не замечаешь?» – «Кажется, на автостраде дорога узкая». – «Нет, дорога не узкая. Просто мы едем со скоростью 320 км/ч».

Я спросил: «А чего ты с такой скоростью-то гоняешь?» – «А как еще я могу в Монако вечером съездить?»

- У вас тогда не было ощущения, что вы из разных стран?
– Прости, пожалуйста, но раз и навсегда – мы с Андреем из одной страны. Из Советского Союза.

- В 1999-м с этим попроще было.
– Да и сейчас. Я недавно провел два чистых дня в Одессе на новоселье у Славы Хаита. В аэропорту душу помотали, но дальше – все идеально. Привез рыбки – бычки. Отличный нож из рессорной стали купил на Привозе. Я люблю кулинарные прибамбасы, продавец мне сказал: «Если б мне была судьба зарезать свою маму, я бы сделал это этим ножом». Сейчас я этим ножом прекрасно режу салат.

- Когда ты познакомился с Шевченко?
– После драматичного матча со Словенией в Киеве, когда Украина в снегу не смогла отыграться и не попала на Евро-2000. Я смотрел игру из-за ворот, после позвонил Рамизу Мамедову, который играл тогда в киевском «Динамо»: «Рамиз, ну где вы все?» Рамиз заехал за мной, мы приехали – а там гулянка. Я удивился, а Рамиз сказал: «Ты думаешь, после поражения все расходятся по домам и спят зубами к стенке?» Такая своеобразная ситуация способствовала доверительности в общении с Шевой.

- А Мамедов, получается, гулял с игроками сборной Украины?
– Конечно. В те годы – какая гулянка без Мамедова? Он был заводилой в любой компании. Феноменальное чувство юмора. В год, когда «Детройт» стал чемпионом, Мамедов ехал в компании из казино. Кто-то сказал: «Если мы русская пятерка, то я Федоров». Второй сказал: «А я Ларионов». Короче, всех разобрали и Мамедову остался Козлов. Рамиз сказал: «Нет, я... я Айзерман».

Начало