Настоящий советский футбол начался в эпоху НЭПа. Боб Эдельман рассуждает о новой расстановке сил в 20-е - где были лучшие рестораны, что делали футболисты в баре "КуКу" во время выступления цыганского хора и что это говорит нам о новой глобальной поп-культуре.

К концу Гражданской войны, футбол перестал быть маргинальным развлечением, мало пригодным для нужд настоящего момента. Напротив, теперь игра очень удачно адаптировалась к изменившимся внешним условиям. После испытаний мировой войны, революции и Гражданской войны, новый режим столкнулся с невероятно трудной задачей реабилитации и восстановления. В некоторых партийных кругах нужды Гражданской войны раздули далеко не всегда рациональные ожидания скорого и неминуемого установления коммунизма. Ленин, который всегда был лёгок на подъём в том, что касалось смены тактики, напротив, осознавал, что с окончанием войны пришло время ухода от политики военных лет. Как только военный конфликт перестал быть главной движущей силой государственной политики, дебаты о будущем направлении революции разгорелись с новой силой.

На поворотном десятом партийном конгрессе в марте 1921-го Ленин анонсировал новый курс, названный Новой Экономической Политикой, или просто НЭПом. Он начинал «стратегическое отступление» от государственного контроля над экономикой в пользу частичного восстановления рынка. Как следствие, молодое государство устанавливало границы своей власти и меньше требовало от своего населения. Был сделан выбор к более постепенному «переходу к социализму», но вопрос насколько постепенному стал главным в ожесточённых дебатах следующих семи лет. Некоторым НЭП казался долговременной стратегией достижения результатов для новой власти. Другие, в нетерпении ожидавшие переправки в коммунистическое будущее, не могли дождаться его скорейшего прекращения. НЭП преуспел в том, что касалось возвращения определенного уровня благосостояния населения, особенно в Москве, но «стиль и характер этого нового благоденствия (танцы, модная одежда, дорогие рестораны) были не в ладах с тем, как большевистские моралисты представляли себе коммунизм».

НЭП был временем неопределенности и дискомфорта, но, вместе с тем, и эрой великих возможностей. В отсутствие четких чертежей для большинства деталей, из которых состояло постреволюционное общество, огромное количество видов человеческой деятельности подлежало активному обсуждению. Разнообразные группы открыто дебатировали о необходимой роли революционной культуры в обществе, где революция свершилась от имени масс. Кто должен руководить всем этим? Насколько инновационными должны быть культурные формы? Что из старого наследия должно быть сохранено? Какой должна быть роль потребителей, в противоположность создателям, этой новой культуры? Физическая культура и спорт были частью этих споров, сплетенной в единое целое с тем, что вскоре стало многоуровневой схваткой за государственную поддержку и благосклонность новой советской публики.

Ни авангардные интеллектуалы, находившиеся в поиске абсолютно новых форм самовыражения, ни члены конкурирующего с ними более плебейского Пролеткульта не использовали две основные спортивные капиталистические модели. Элитный мир любительского спорта и олимпийское движение исключали из своих рядов рабочих и женщин. С другой стороны, практики профессионального спорта превращали в товар саму игру и тела, участвовавшие в ней. Из двух моделей, ранние советские экспериментаторы считали различные виды любительского спорта более пригодными для использования — в то время как футбол, с их точки зрения, уводил рабочий класс в сторону от революционной политики. Тем не менее, спорт удачно вписывался в новый освобожденный мир популярной культуры, пролетарской и противоположной ей, той, что расцветала в обществе, где большое число простых советских женщин и мужчин могли делать свой собственный выбор насчет того, как развлекаться и отдыхать.

Перемены были быстрыми и радикальными. В то время как государство утвердило свой контроль в том, что называлось «командными высотами» в экономике, розничная торговля, сфера обслуживания, развлечения и широкий круг других консюмеристских индустрий вернулись к старым владельцам или обрели новых. Тысячи компаний создавались заново частными бизнесменами. Возрожденная международная торговля международный туризм вернул СССР обратно в динамичный мир глобальной культуры 20-х, а Москва стала центром нэповского консюмеризма. Членов этого нового класса стали называть нэпманами (впрочем, вовсе не все они были мужчинами), и 1926-му году в одной только Москве их было около ста тысяч.

Не зная как долго может продлиться «послабление», эти новоявленные буржуа тратились щедро и отчаянно и создали целый декадентский мир крутых ресторанов, ночных клубов, казино и кафе, где пили, играли, танцевали, принимали наркотики и смело предавались разврату. Улицы наводнили арендованные линкольны. Частные такси, раскрашенные в международные желто-черные цвета, также были повсюду. Послевоенная эпоха джаза нашла в Москве свой восточный форпост.

Молодые пролетарии — парни и девушки — иногда даже партийные, танцевали танго и фокстрот на частных вечеринках и в рабочих клубах. Возродилась довоенная киноиндустрия. Параллельно с новыми политическими фильмами — с их дидактикой и радикальной формой, которые нравились авангардной и международной аудитории, советские режиссеры снимали и вполне обычное кино, популярное и в простой аудитории. Впрочем, цены были высокими, а кинотеатров было немного, так что эта форма поп-культуры (на которую в будущем государство будет возлагать такие большие надежды) развивалась внутри своих собственных границ.

Как и спорт, кино было новой формой развлечения, особенно привлекательной для молодых людей. Они были центральной и очень видимой частью новой глобальной культуры, коммерческой и все более массовой. Мировые звезды возникали в обеих индустриях — актриса Мэри Пикфорд и боксёр Джек Демпси были известны всем. И, что более важно, советская аудитория теперь могла представить себя в роли участников в этой новой эре глобальной культуры.

НЭП стал той внешней средой, в которой Старостины, тоже своего рода звезды в своем спортивном окружении, чувствовали себя довольно комфортно. Андрей, которому было 15 в момент установления новых порядков, вспоминает о них особенно живо: «Молодость моего поколения прошла, вплотную соприкоснувшись с бытом и нравами того времени. Москва больше не голодала. Теперь всего было вдоволь. Темп жизни необычайно возрос. Время стремительно летело вперед. Сутки сократились в объеме. Ложились поздно, вставали рано». Новые моды испытывали на прочность старые. Шикарные шмотки можно было найти «у Куприянова», крутые ботинки — «у Джимми». Братья стали завсегдатаями в кафе вдоль Тверской. Огромная «Прага» на Арбате вновь была открыта. Старостины с друзьями часто заходили в ресторан роскошной гостиницы «Националь». Они заходили в «Медведь» на углу Брюсовской, в кафе Филиппова на Козицкой и в «КуКу», где выступал цыганский хор — бар и клуб в северной части Красной Пресни, на Садовой-Триумфальной. Футболисты всегда были желанными гостями в «Скале», где за «разговорами о тактике» опрокидывались кружки пива (а иногда и что-нибудь покрепче). Хозяин «Скалы» также любил поэзию, именно там Андрей Старостин впервые услышал Сергея Есенина и Владимира Маяковского, публично исполнявших свои произведения. Снаружи, за ресторанами, хорошо одетые проститутки патрулировали Тверскую от КуКу вниз до Триумфальной площади. «Рестораны с кабинетами», - отмечает Старостин, - «работали до утра».

в ожидании продолжения